Москва-Петушки, ч.12 (читает автор)

Все-таки до самого последнего мгновения, я еще рассчитывал от них спастись. Я когда вбежал в неизвестный подъезд и дополз до самой верхней площадки и снова рухнул - я все еще надеялся... "О, ничего, ничего, сердце через час утихнет, кровь отмоется, лежи, Веничка, лежи до рассвета, а там на Курский вокзал и... Не надо так дрожать, я же тебе говорил, не надо..."
      Сердце билось так, что мешало вслушиваться, и все-таки я расслышал: дверь подъезда внизу медленно приотворилась и не затворялась мгновений пять...
      Весь сотрясаясь, я сказал себе: "Талифа куми, то есть, встань и приготовься к кончине... Это уже не талифа куми, я все чувствую, это лама савахфани, как сказал Спаситель... То есть: "Для чего, Господь, Ты меня оставил?" Для чего же все-таки, Господь, ты меня оставил?
      Господь молчал.
      Ангелы небесные, они подымаются! что мне делать? что мне сейчас сделать, чтобы не умереть? ангелы!..
      И ангелы - рассмеялись. Вы знаете, как смеются ангелы? Эти позорные твари, теперь я знаю - вам сказать, как они сейчас рассмеялись? Когда-то, очень давно, в Лобне, у вокзала, зарезало поездом человека и непостижимо зарезало: всю его нижнюю половину измололо в мелкие дребезги и расшвыряло по полотну, а верхняя половина, от пояса, осталась как бы живою, и стояла у рельсов, как стоят на постаментах бюсты разной сволочи. Поезд ушел, а он, эта половина, так и остался стоять, и на лице у него была какая-то озадаченность, и рот полуоткрыт. Многие не могли на это глядеть, отворачивались, побледнев и со смертной истомой в сердце. А дети подбежали к нему, трое или четверо детей, где-то подобрали дымящийся окурок и вставили его в мертвый полуоткрытый рот. И окурок все дымился, а дети скакали вокруг и хохотали над этой забавностью...
      Вот так и теперь небесные ангелы надо мной смеялись. Они смеялись, а Бог молчал... А этих четверых я уже увидел - они подымались с последнего этажа... А когда я их увидел, сильнее всякого страха (честное слово, сильнее) было удивление: они, все четверо, подымались босые и обувь держали в руках - для чего это надо было? чтобы не шуметь в подъезде или чтобы незаметнее ко мне подкрасться? не знаю, но это было последнее, что я вспомнил. То есть вот это удивление.
      Они даже не дали себе отдышаться - и с последней ступеньки бросились меня душить, сразу пятью или шестью руками, я, как мог, отцеплял их руки и защищал свое горло, как мог. И вот тут случилось самое ужасное: один из них, с самым свирепым и классическим профилем, вытащил из кармана громадное шило с деревяной рукояткой; может быть, даже не шило, а отвертку или что-то еще - я не знаю. Но он приказал всем остальным держать мои руки. и как я ни защищался, они пригвоздили меня к полу, совершенно ополоумевшего...
      - Зачем-зачем?.. зачем-зачем-зачем?.. - бормотал я...
      Они вонзили свое шило в самое горло...
      Я не знал, что есть на свете такая боль, и скорчился от муки, густая красная буква "Ю" распласталась у меня в глазах и задрожала. И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду.