По зрелищу хорошему скучая

По зрелищу хорошему скучая,
Искусства театрального взыскуя,
Смотрел я гамлетов, макбетов, прочих чаек.
Что о театре вам сказать могу я?
С парковками, во-первых, хреновато
В Ленкоме, на Таганке, в Маяковке.
Ведь Станиславский говорил когда-то:
«Театр начинается...» с парковки.

Спектакли тоже, скажем так, не гениальны.
Ну, вяло. Слабо. Мелко Не цепляет.
Прочтенье классики стандартно и банально.
Ну, кто так ставит? Ну, кто так играет?!
Бездарно. Скучно. Пыльно как в могиле.
А ведь Станиславский с Немировичем писали:
«Театр это вам не фигли-мигли,
Театр это вам не трали-вали».

А не проявить ли мне инициативу снизу?
И не поставить ли спектакль самому?
Организую я, пожалуй, антрепризу,
И замахнусь-ка я, пожалуй, на «Муму».

В этой драме столько страсти,
Философии и грусти.
Там о конформизме и о власти,
О королях и о капусте.
И о чем молчит Герасим,
И зачем собака лает.
Что хотел сказать нам классик?
А тут ведь, хрен же его знает.

Смешаем Брехта, Товстоногова и Брука,
Разбавим Эфросом, потом добавим Штайна.
Муму пусть будет ни кобель, ни сука:
Должна быть в женщине какая-нибудь тайна.

И пожеланье для господ актеров
Играть на стыке драматизма и гротеска.
Ах, как сыграли бы Меркурьев или Кторов...
Кем заменить? Безруков да Хабенский.

А сценография пусть будет лапидарной,
Концептуальной, в стиле черного квадрата.
Стоят ворота, а на них замок амбарный,
Как аллегория - мол, свободы нет, ребята.
А нам не нужен реализм залежалый,
У нас не будет самоваров и медведей.
И в действие введу я хор, пожалуй,
По типу хора греческих трагедий.

Кто там сказал:
Времен распалась связь?
А черта с два.
Начнем же, помолясь.

Действие первое. Усадьба барыни.
Поет хор:На горе стоит ветла,
Под горой пылит подвода.
Тяжела ты, тяжела
Жизнь трудящего народа.

Птичка божья: чик-чирик,
Ей на воле всё веселье.
А бедняга наш мужик
Жнет и сеет, жнет и сеет,
Жнет и сеет!

А с другой-то стороны
Есть порты и есть онучи.
Каша есть, а то блины.
Баба есть, на всякий случай.

Отпахал, напился пьян,
Да, и дрыхни до восхода.
Так на хрена козе баян,
А крестьянину свобода.

А секут нас, слава Богу, через день
А за нашу нерадивость да за лень.
Выправляется хаЛактер наш дурной,
И за все спасибо Барыне родной!
Наша Барыня красива и умна.
Справедливая и строгая она.
Ой, какое ты смиренное, признательное
Коллективное ты наше бессознательное.

Входит Барыня.
Мой муж покойный был изрядным либералом.
Был книгочей, философ, в общем, балабол.
И юбки девкам дворовым не задирал он,
И мужиков принципиально не порол.

Права, свободы, паче просвещенье мира.
Бывало дворню созовет в господский зал,
Им Сумарокова читает, Кантемира.
А те в испуге только пучили глаза.

Мужик непоротый теряет ориентиры,
К работе хладен, в голове разброд.
Хозяйству вред один от этих кантемиров,
От сумароковых падеж и недород.

А свобода – суть отрава,
Вольтерьянство наносное.
Человек имеет право,
И это право – крепостное.

Входит дворецкий Гаврила.

Барыня:Ну что народ?
Гаврила:Народ поет о том как славно он живет
Под Вашим чутким, извиняюсь, руководством.
Барыня:Но-но, да ты гляди мне, не юродствуй.
Гаврила:Да как же можно-с, Боже упаси!
Барыня:Ладно, слушай сюда.

Герасим, дворник наш, завел отвратнейшую псинку.
Муму сует повсюду свой поганый мокрый нос,
И лает, лает на меня как на простолюдинку.
Она ведь тем мою сакральность ставит под вопрос.

Ты мне скажи: я власть или не власть?
Гаврила: Власть.
Барыня:А что ж она тут разевает пасть!

Поговори с башмачником, ну с этим, Капитоном.
Он рожа прохиндейская, мерзавец и бандит.
Он с детства хулиганом рос, шатался по притонам.
Пусть он вопрос с собачкой окончательно решит.

Налей ему, а сам смотри, ни-ни!
Гаврила:Да, как же можно-с, Боже сохрани