Я рос один, только «Два капитана», «Три мушкетера»

Я рос один, только «Два капитана», «Три мушкетера»,
«Четыре танкиста» делали картину путевой
Мне было пять, я гадкий лебединый утенок,
От шести до семи я возненавидел учебу,
На колесе восьмерка, во дворе спалили "девятку"
«Девять с половиной недель» все объяснили мне внятно
Досчитал до десяти - нахуй прятки
Каждую осень одиннадцатого пускал в дом напротив бумажный самолетик
Говорят ты ободрал двенадцать колен, чтобы взобраться наверх,
Я "Пятницу тринадцать" смотрел, потом эмиграция, плен,
Меня в нем носит и носит, в 14 ощущал себя на 88.
Хотя я сбился, номера в мобиле визжат,
38 попугаев, 44 чижа, кому 1001 ночь с тобой, а мне ни одной,
Привет на дно, 20000 лье под водой

Эти цифры и цвета - тысячи цитат, визы, паспорта
все растворится без следа,
И все что испытал: все лица и скитания, блеск и нищета,
сохранится лишь в моих текстах.

Я был зеленым, когда черным налом звались наличные,
Когда Белый дом был то желтым, то красно-коричневым,
Бумер - черным, Саня - Белым и желтою - пресса,
Когда "Мегаполис экспресс" писал про черные мессы,
Когда пиджак должен был быть малиновым,
А я бредил белым солнцем в пустыне,
И желтою субмариною покинул дом,
Был что то сделать бессилен,
И каждый Красный день календаря иссера был синим,
Зеленый змий и красный глаз от purple eyes,
Мне 26, еще один год, и я Курт Кобейн,
И я столько дней был белой вороной, прохожим средь
Голубой крови, белой кости, золотой молодежи
И вот я, не желторотый, но лет мало еще,
Не чернорабочий, но и не белый воротничок,
Но мой мир серый, ведь не в моей постели она,
Привет со дна, где нет места пастельным тонам