Глаза у него фисташковые

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится;
В нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы –
Почти тигрица, обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые;
Замолкает всегда внезапно, всегда лирически;
Его хочется так, что даже слегка подташнивает;
В пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый,
Как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его;
Его тянет снимать на пленку, фотографировать –
Ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают,
Те на шее висят, не сдерживая рыдания.
Она жжет в себе эту детскую, эту блядскуюжажду полного обладания, 
И ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие.

Они вместе идут; окраина; одичание;
Тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует,
Наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»;

Она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; 
Солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. 
Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь,
Как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба;
У меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, 
Я уж думала – все, не выношу, не судьба. 

Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – 
Изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола.
А вот тут, гляди, - родилось живое.
Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще;
Трется носом в ее плечо, обнимает, ластится.
Он не любит ее, наверное, с января еще – 
Но томим виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика;
«Я тебе случайная и чужая». 
Он проводит ее, поможет ей чемодан нести;
Она стиснет его в объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица,
Посмотрев, как она застыла женою Лота –
Остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – 
И до вечера будет маяться отчего-то.